От политических репрессий 1930-1950-х годов в нашем городе пострадало огромное количество студентов, преподавателей и рядовых сотрудников Уральского государственного университета и Уральского политехнического института.
В 2020 году Университету исполнилось 100 лет. Историк-архивист Елена Шушарина рассказала истории лишь нескольких человек.

Юлий Михайлович Колосов родился 20 декабря 1892 года в Екатеринбурге. Отец Юлия был учителем, политическим ссыльным. В 1907 году Юлий поступил сразу в четвертый класс Екатеринбургской мужской гимназии. Там он познакомился с преподавателем французского языка Онисимом Егоровичем Клером, который заметил интерес мальчика к насекомым. Онисим Егорович сделал многое, чтобы развить и закрепить этот интерес, и впоследствии Юлий Михайлович не раз с благодарностью отзывался об Онисиме Егоровиче как о первом наставнике. Окончив гимназию в 1911 году, Юлий поступил на естественное отделение физико-математического факультета Петербургского университета, где учился до осени 1914 года. 30 ноября 1914 года будущего ученого арестовали в Петрограде — на основании сведений о его принадлежности к университетской группе социалистов-революционеров и участия в студенческих протестах против Первой мировой войны. Четыре месяца он провел под арестом, а после был выслан из Петрограда — с запретом на проживание в ряде областей Российской империи.

В 1915 году Юлий Колосов перевелся в Казанский университет, который окончил два года спустя. А в 1917 году выступил автором проекта о необходимости госохраны памятников природы, который презентовали министру земледелия.

Осенью 1917 года Колосов получил предложение стать заведующим кафедры энтомологии Харьковского университета, но началась Октябрьская революция и Юлий Михайлович вернулся в Екатеринбург. Здесь он с головой погрузился в работу. С 1920 года преподавал в Уральском университете, в 1924 году стал профессором кафедры энтомологии теоретической и прикладной. Новая власть ценила ученого и еще в 1921 году Юлию Михайловичу выдали удостоверение в том, что ему позволяется иметь в своей квартире одну свободную комнату в качестве рабочего кабинета. А всякого рода обыски, аресты, выселения, конфискации имущества и прочие подобные меры к нему «не допускаются».

С 1926 по 1929 годы он вел курс лесной энтомологии в УПИ, одновременно работая энтомологом на областной малярийной станции при Санитарно-бактериологическом институте. Малярийная станция, которая позднее стала паразитологическим отделом, была открыта по инициативе Юрия Михайловича в 1925-м. В свое время он возглавлял и ее, и отдел.

В 1930-е годы Юлий Михайлович возглавил кафедру зоологии в Уральском горном институте и начал читать курс лекций в Свердловском медицинском институте.

Колосов не только преподавал, но и вел активную научную и краеведческую работу. Он организовал в Уральском обществе любителей естествознания энтомологическое бюро и создал крупную коллекцию насекомых Урала; боролся с вредителями сельского и лесного хозяйства, так как в первой половине 1920-х годов в Зауралье периодически бушевала причинявшая огромный ущерб саранча. В 1923 году профессор Колосов как крупнейший специалист-энтомолог был назначен заведующим отделом защиты растений при Уралнаркомземе. За короткое время Колосов смог организовать борьбу с саранчой, а также занимался предварительной подготовкой технического персонала, постоянно разъезжая с лекциями.

С 1914 по 1937 год Юлий Михайлович, согласно составленному им самим жизнеописанию, опубликовал более 250 работ по вопросам систематики, биологии, зоогеографии, синонимике, библиографии и борьбе с вредителями. Печатался он как в русских, так и в зарубежных периодических изданиях. Подавляющее большинство работ Юрия Михайловича посвящено энтомофауне Урала. Именем Юрия Михайловича Колосова названо несколько видов насекомых.

Все рухнуло в одночасье: 27 марта 1937 года Юлий Михайлович Колосов был арестован по анонимному доносу. До этого ученого уже преследовали: в 1929 году он был арестован свердловским ОГПУ и провел в заключении месяц. Но в 1937 году ему предъявили более серьезное обвинение: участие в контрреволюционной эсеровской террористической организации. По этому делу проходили еще девять человек. И никто не признал себя виновным.

13 октября 1937 года Юлий Михайлович был приговорен к десяти годам исправительно-трудовых лагерей и отправлен в БАМЛАГ. В письме домой Юлий Михайлович писал: «…здесь такая же морилка, как и та, в которой у меня гибли тысячи бедных насекомых!» В марте 1938 года он был переведен в город Свободный, в восьмое отделение Амурского НКВД, где бесследно исчез...

И только через двадцать лет стало известно, что Юлий Михайлович Колосов в марте 1938 года был осужден повторно и решением тройки УНКВД Дальневосточного края приговорен к расстрелу.

Ни один исследователь ни до, ни после Юрия Михайловича не внес столь крупного и разностороннего вклада в изучение энтомофауны Среднего Урала. Юлий Михайлович владел единственной в своем роде коллекцией портретов и автографов энтомологов России и СССР. Хранилась она в сейфе Госбанка. Однако после ареста Юлия Михайловича его архив и коллекция исчезли. Их местонахождение неизвестно.

В 1942 году из Свердловска была выслана преподавательница кафедры иностранных языков Уральского индустриального института 49-летняя Асалия Израилевна Левенберг-Янушпольская. Ее жизнь и до этой высылки была настоящим испытанием. В 1937 году был арестован и расстрелян ее муж, главный инженер Уралмашзавода Мирон Григорьевич Левенберг; Асалия Израилевна тоже была арестована и осуждена как член семьи изменника родины; пережила Свердловскую и Кунгурскую тюрьмы, трехлетнюю ссылку в Казахстан. В октябре 1940 года Асалия Израилевна вернулась в Свердловск и ее вновь приняли на работу на кафедру иностранных языков. Ольга Михайловна Весёлкина и другие коллеги Асалии Израилевны ценили образованного, высококлассного педагога: еще до революции Асалия Израилевна окончила историко-филологический факультет Киевских высших женских курсов, а в советское время — Ленинградские высшие государственные курсы языков. Она свободно владела английским, немецким и французским языками.

По воспоминаниям самой Асалии Израилевны, в мае 1942 года во время перерегистрации паспортов ей вдруг объявили, что у нее как у имеющей судимость нет права проживать в Свердловске, который был тогда режимным городом. Асалия Израилевна подала ходатайство об отмене постановления о выселении ее из Свердловска. Ходатайство поддержал и ректор Индустриального института Аркадий Семенович Качко. Однако все было тщетно и Асалия Израилевна была вынуждена покинуть город и переехать в Арамильский район Свердловской области. Там она работала учителем в Уралтальковской средней школе №3.

В течение трех лет, до 1945 года, Ольга Михайловна Весёлкина билась за возвращение Асалии Израилевны в институт. Сама Ольга Михайловна — 60-летняя, страдающая тяжелыми хроническими заболеваниями — тоже находилась на «особом счету» у советской власти. Ее как дворянку по происхождению еще в 1923 году арестовали в Москве и отправили в административную ссылку на Урал, лишив заодно и избирательного права (правда, в 1930 году его милостиво вернули). Несмотря на такую «опасную» биографию Ольга Михайловна отважно сражалась за коллегу: совместно с ректором института она неоднократно обращалась в органы НКВД.

добросовестного работника, Уральский индустриальный институт заинтересован в возвращении ее на работу, где она может быть использована по своей специальности преподавателя старших курсов ВТУЗов». Сама Асалия Израилевна также обращалась во все возможные инстанции: так, в деле хранится ее обращение к Л.П.Берии в октябре 1942 года с просьбой о снятии судимости и разрешении вернуться в Свердловск. Ни одно из ее обращений не было удовлетворено. В июле 1945 года Асалия Израилевна писала председателю Президиума Верховного Совета СССР М.И. Калинину: «Моя просьба об ускорении решения по моему делу вызвана, в частности, и тем, что скоро начинается новый учебный год, который я хотела бы провести в Уральском Индустриальном Институте, который предлагает мне работу сразу при моем возвращении в Свердловск. Отсутствие ответа из Москвы в ближайшее время лишит меня этой возможности».

И летом 1945 года эта трехлетняя борьба, которая потребовала столько смелости и упорства от каждого из ее участников, завершилась победой — с Асалии Израилевны Левенберг-Янушпольской сняли судимость и позволили ей вернуться в Свердловск, где она продолжила преподавать.
Впоследствии и Асалия Израилевна, и ее муж Мирон Григорьевич были полностью реабилитированы.

Ольга Михайловна Весёлкина скончалась 31 декабря 1949 года. Она была не только очень смелым, но и крайне образованным человеком: с медалью окончила Московский женский екатерининский институт, владела французским, немецким и английским языками (так она писала в своей автобиографии). Однако по свидетельствам ее коллег, она знала, помимо перечисленных, еще два европейских языка.

Он родился 20 марта 1893 года в Житомире, в семье гражданского инженера-инспектора. Его отец, выходец из Галиции, за хорошую службу получил личное дворянство, а дед был униатским священником. Мать будущего профессора была родом из города Холмы Люблинской губернии и принадлежала к старинному польскому роду Липко.

В 1910 году Иван Стецула окончил Тульское коммерческое училище и продолжил образование в Варшавском политехническом институте, одном из крупнейших вузов Центральной Европы того времени. Стецула окончил его в 1916 году, став инженером-технологом по специальности «электротехника (сильные токи)».

Иван Владимирович свободно владел русским и польским языками, а также читал на немецком и французском. Как одного из самых способных учеников по окончании учебы его оставили в институте ассистентом в электрической лаборатории при кафедре электротехники.

Начавшаяся в 1914 году Первая мировая война и наступление немецких войск на Варшаву заставили российское правительство эвакуировать вуз в Москву, а затем в Нижний Новгород. Вслед за институтом переезжал и Иван Владимирович. С 1916 по 1919 годы Стецула жил и работал в Нижнем Новгороде. В Нижегородском государственном университете ему удалось организовать лабораторию общей электротехники. Лаборатория была частично оборудована эвакуированным имуществом Варшавского политеха. Также Стецула преподавал в Механико-техническом училище и служил в Совнархозе инженером.

В сентябре 1919 года Иван Владимирович Стецула был командирован военно-технической комиссией в распоряжение начальника Пермской железной дороги и переехал сначала в Пермь, а потом в Екатеринбург. В декабре 1919 года он подал прошение о зачислении его в штат преподавателей Уральского горного института, и в феврале 1920 года на заседании Совета института Ивана Владимировича утвердили на должность преподавателя по электротехнике. С этого момента началась его научная деятельность.

За 18 лет работы Иван Владимирович сделал очень многое для становления уральской технической школы: читал лекции, публиковался в отечественных и зарубежных изданиях, стажировался во Франции и Германии, обучил и подготовил немало высококвалифицированных технических специалистов (так, один из его учеников работал главным инженером электростанции имени Рыкова в Свердловске). Но главным его делом стала организация Уральского энергетического института — кафедры электротехники и электротехнической лаборатории в Свердловске.

С 1924 по 1938 годы Стецула по совместительству работал в Уралгипромезе, где участвовал в проектировании основных заводов Урала: Уралмаша, Магнитогорского комбината и Уралвагонзавода, а также в реконструкции Алапаевского и Верх-Исетского заводов.

Будучи одним из самых компетентных специалистов в сфере электротехники на Урале, Иван Владимирович почти каждый год писал научные труды (всего было издано 12 печатных работ) и запатентовал два изобретения.

Блестящая научная карьера была окончена 16 ноября 1937 года. Иван Владимирович Стецула — профессор, заведующий кафедрой энергопривода, заместитель директора по учебной части УИИ — был арестован сотрудниками III отдела УНКВД по Свердловской области по подозрению в том, что он являлся активным участником и одним из руководителей контрреволюционной шпионско-диверсионной организации, связанной с польскими разведывательными органами. Дело-формуляр на Стецулу было заведено еще в 1934 году и содержало в себе две сводки осведомителей.

13 января 1938 года состоялся суд, по решению которого ученого признали виновным и расстреляли 2 февраля 1938 года. Ему было всего 45 лет.

Семья Ивана Владимировича долгие годы жила в одном из домов кооператива «Опытстрой» на улице Декабристов (дома снесены несколько лет назад). Из этого дома на войну ушли сыновья ученого. Старший сын Юрий, студент Горного института, погиб на Ленинградском фронте в 1943 году, а младший Владимир, будущий профессор, доктор медицинских наук, ортопед, — прошел всю войну.

В 1954 году Владимир Иванович Стецула обратился к властям с просьбой о пересмотре дела отца. До этого времени семья ничего не знала о его судьбе. В семье хранились лишь два письма Ивана Владимировича, отправленные из тюрьмы НКВД, располагавшейся на Ленина, 17. В письмах он поздравлял семью с наступающим Новым годом и надеялся, что следующий 1938 год они будут встречать все вместе и что скоро его отпустят домой… Иван Владимирович Стецула был полностью реабилитирован в 1956 году.

Однако, по воспоминаниям внучки профессора Валерии Стецулы-Радченко, никто в семье долгие годы не знал подробностей его гибели. Было несколько случаев, когда возвращавшиеся из ГУЛАГа знакомые говорили его жене, что видели Ивана Владимировича то на Колыме, то где-то еще. Оставалась слабая надежда, что он жив и вернется. Ходили слухи, что Стецула был осужден на десять лет без права переписки, что находился на Дальнем Востоке, в Магадане, что погиб в Охотском море на пароходе, затонувшем при шторме. На все запросы родных в разные годы пришли два ответа о смерти Ивана Владимировича от сердечной недостаточности. При этом даты смерти указывались разные: одна в начале войны, другая — в конце. Только в 1990-е годы стала известна правда о расстреле ученого.

В сентябре 1937 года, маленькая девочка Фира (Эсфирь) Брук-Левинсон вместе с тысячами первоклассников Свердловска начала свой первый учебный год. Здание образцовой школы № 152 на улице Луначарского, 145 казалось Фире дворцом: просторные классы, широкие лестницы, огромный актовый зал. Школа находилась недалеко от корпуса № 2 домов Госпромурала, где в квартире № 336 жила большая семья Фиры: родители и два брата, Теодор и Самуил. Ее мать Ида Самуиловна была дипломированным зубным врачом, а отец трудился в институте.

Лазарь Наумович родился 19 сентября 1899 года в белорусском городе Лепель, в семье преподавателя в еврейской школе (родители Лазаря Наумовича погибли в Белоруссии во время Холокоста). Получив высшее образование по специальности «Инженер-механик», Лазарь Брук-Левинсон в 1929 году, теперь уже со своей собственной семьей, переезжает в Свердловск. А с 1934 года Лазарь Наумович начинает сотрудничать с Уральским индустриальным институтом.

Сначала Лазарь Наумович совмещал преподавательскую деятельность с работой в уральском отделении «Теплоэлектропроекта», а с 1936 года стал штатным доцентом института. По воспоминаниям коллег, Лазарь Наумович, имеющий немалый стаж производственной работы, стремился внести в проекты технические новшества того времени, ратовал за установку нового оборудования в научных лабораториях, занимался научной работой и делал доклады. В конце 1937 года Лазарь Наумович был переведен с должности завкафедры на руководство дипломным проектированием выпускников. Одновременно с этим он и сам работал над кандидатской диссертацией. Но так ее и не завершил. В январе 1938 года Лазарь Наумович был отстранен и от руководства дипломным проектированием, и от чтения спецкурсов на энергетическом факультете — за якобы допущенную «безответственность» (не пресек и не проинформировал НКВД об антигосударственной практике ряда дипломников). Через несколько месяцев Брук-Левинсон был арестован.

В следственном деле есть его обращение на имя начальника УНКВД и прокурора Свердловской области, в котором ученый просит провести новое расследование. Вот выдержка из этого обращения: «…меня следователь вынудил подписать им же составленное ложное заявление о моей якобы шпионской деятельности. При этом он меня убедил, что следствию известно, что я не шпион, но такое заявление нужно Советской власти для борьбы с внешним врагом. Когда я отказывался переписать и подписать ложные заявления, он меня упрекал, что для меня интересы врагов дороже интересов Родины. Попытки вынудить меня переписать и подписать ложное заявление делались им четвертого, пятого и седьмого марта 1938 года. Протокол допроса следователь вынудил меня подписать 11 мая 1938 года путем угроз репрессиями моей семье. Документ мне был предъявлен впервые, вымышленный заранее. Редакция ответа мне не принадлежала. Виновным себя не признаю. Вредительской подрывной работой не занимался, а работал честно и добросовестно».

11 июля 1938 в камере № 51, где сидел Брук-Левинсон, при очередном обыске было обнаружено написанное отчаявшимся ученым обращение к остальным политзаключенным, в котором он призывал всех отказываться от выбитых силой или угрозами ложных показаний. Очевидно, он собирался распространить это обращение, но не успел: обращение изъяли, а Лазаря Наумовича обвинили в попытке устроить заговор среди заключенных. Однако давление следователей не сломило его, и через три дня Брук-Левинсон написал заявление об отказе от ранее данных им показаний. Но ничего не помогло и в январе 1940 года Лазарь Наумович был осужден Особым совещанием при НКВД СССР, приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей и отправлен в Севжелдорлаг (поселок Железнодорожный, Котлас, Республика Коми).

В лагере Брук-Левинсон встретил следователя, который вел его дело, он тоже был осужден. По окончании срока он жил, как ему было положено, в Городке чекистов, напротив Ленина, 52, и старший внук Брук-Левинсона, Эдуард, видел его много раз, он был уже довольно старый человек, едва ходил с палочкой, и что-то остановило юношу от разговора с ним. Сегодня мужчина жалеет об этом.

После окончания срока Лазарь Наумович был переведен на положение вольноотпущенного. В 1943 году он даже приехал в Свердловск, как раз за несколько дней до рождения старшего внука, и даже пришел в роддом забирать малыша домой.

Немного побыв дома, ученый должен был вернуться в место, где был расположен лагерь. С тех пор родные Лазаря Наумовича ничего о нем не слышали, он пропал. Семья до сих пор не знает, где его могила. В 1956 году Лазарь Наумович Брук-Левинсон был реабилитирован посмертно.

Его старший сын Теодор Лазаревич Брук-Левинсон — выпускник УИИ (УПИ), кандидат технических наук, долгие годы возглавлял лабораторию в Институте водных проблем в Белоруссии. Дочь Эсфирь окончила Лесотехнический институт в Свердловске. Сын Самуил окончил Свердловский горный институт и работал на Урале геофизиком. Сегодня в Израиле и в России проживают 18 прямых потомков Лазаря Наумовича: 6 внуков, 7 правнуков и 5 праправнуков.

В подготовке материала принял участие внук Лазаря Наумовича — Эдуард Теодорович Брук-Левинсон, выпускник УрГУ, доктор физико-математических наук, профессор, автор более 200 научных работ, 6 монографий и свыше 100 патентов, соавтор научно-популярной книги «Ёж в стакане» об истории исследования магнетизма и его природы.

Зинаида Федоровна Торбакова родилась 13 сентября 1900 года в бедной крестьянской семье в деревне Тепляково Калужской губернии. На Урале девушка впервые оказалась во время Гражданской войны: в июле 1919 года Зинаида добровольно ушла на фронт и служила в красном полку имени Степана Разина. Зинаида Торбакова, отчаянный боец и страстный агитатор, занималась созданием партийных и советских органов в прифронтовой полосе (девушка была членом Российской коммунистической партии большевиков), а если выпадала передышка — ехала к рабочим Челябинска, Троицка, Южного Урала. Когда фронт отодвинулся на восток, энергичную девушку оставили в Троицке — заведовать культпропотделом.

В Свердловск Торбакова переехала в 1930 году после окончания Московской академии коммунистического воспитания имени Н.К. Крупской, вскоре вышла замуж, родила дочь Веру. В 1933 году Торбакову назначили заведующей учебной частью Свердловского университета. С марта 1933 года по ноябрь 1934-го она исполняла обязанности ректора, а 2 июня 1935 года ее назначили ректором Свердловского государственного университета.

Перед новым ректором немедленно встали несколько проблем, требующих скорейшего решения. Первая проблема — у Свердловского госуниверситета все еще не было собственного учебного здания, лабораторий и научного оборудования. Университет, восстановленный в 1931 году, располагался в шести зданиях, разбросанных по городу, в том числе и в бывшем Доме рабфака (угловой дом по адресу: ул. 8 Марта, 62/Народной воли, 45). Но неказистое и тесное трехэтажное здание уже не вмещало в себя всех желающих учиться. Вторая проблема — отсутствие общежитий для студентов: к 1935 году университет располагал лишь тремя неблагоустроенными домами барачного типа, да еще и за городом. Наконец, третья проблема — острая нехватка преподавателей и научных сотрудников.

Зинаида Федоровна обратилась к областным и центральным партийным организациям — и началась реконструкция трехэтажного здания на 8 Марта, 62. Немало усилий приложила Зинаида Федоровна, чтобы добиться дополнительных денежных ассигнований от Совета народных комиссаров РСФСР для покупки лабораторного оборудования и строительства студенческого общежития. При ней началось строительство и профессорского корпуса из 24 квартир. За два года Зинаиде Федоровне удалось на четверть снизить количество совместительствующих научных сотрудников, в университете появились пять штатных профессоров. Для чтения спецкурсов по профильным дисциплинам приглашались научные сотрудники Московского, Ленинградского, Казанского университетов.

Но в 1937 году, с началом волны арестов видных партийных деятелей Свердловска, Зинаиду Федоровну Торбакову исключили из партии и сняли с должности ректора университета. А в марте 1938 года ее арестовали. Был арестован и ее муж. Вот выдержка из письма Зинаиды Федоровны, находящейся в заключении (письмо было написано на полотне химическим карандашом): «Пережила и перенесла много. В интересах семьи и будущего решила с меньшей тратой сил скорей выйти из тюрьмы. Так поступает большинство. Результат один и тот же, доказать ничего нельзя, только вредишь себе, сидеть по восемь-девять месяцев без передач и свиданий в одиночках на хлебе и воде. Думала, не переживу. Вы должны понять. Вины у меня нет. Для чего это делается — не знаем. Надо сделать все, чтобы быть вместе… Сидеть здесь жутко, не дождусь конца. Только бы быть вместе. Надо сохранить здоровье. Страшное у меня позади».

Зинаиду Федоровну Торбакову судили и признали виновной в том, что с 1935 года она якобы являлась участницей контрреволюционной террористической организации, в которую была вовлечена И.Д. Кабаковым, вела вредительскую деятельность при строительстве здания университета и комплектовала кадры из социально-чуждой среды.

8 августа 1938 года Зинаида Федоровна была расстреляна. Тело семье не выдали. Только спустя двадцать лет, в 1958 году, дело Зинаиды Федоровны Торбаковой было пересмотрено: 5 апреля приговор был отменен за отсутствием состава преступления.

Имя первой женщины-ректора Советского Союза увековечено на плите семейной могилы на Ивановском кладбище в Екатеринбурге. В могиле захоронены мать Зинаиды Федоровны, Евдокия Матвеевна Торбакова, и младшая сестра, Анна Федоровна Торбакова. Место захоронения Зинаиды Федоровны неизвестно.

Шарлотта Генриховна Доброчивер (в девичестве Келлер) родилась в Богемии. Когда Шарлотте было пять лет, семья переехала в Дрезден. Шарлотта окончила школу, затем работала в библиотеке и стенографисткой, проучилась несколько семестров в Народной школе на факультете западной литературы. В 1917 году девушка познакомилась с Флорианом Доброчивером, своим будущим мужем. Супруги Доброчивер были коммунистами, членами марксистской организации «Союз Спартака», преобразованной в 1919 году в Коммунистическую партию Германии. С приходом к власти в начале 1930-х годов Национал-социалистической партии Германии преследования коммунистов усилились. Не избежали этой участи и супруги Доброчивер, оказавшиеся в концлагере для политзаключенных Файхинген, недалеко от Штутгарта. В 1924 году им удалось получить советское гражданство, а через девять лет, в 1933 году, при содействии советского консула покинуть Германию, спасаясь от преследования гитлеровской властью, беспощадно расправлявшейся с политическими противниками.

Сначала семья жила в Ленинграде, а затем переехала на Урал, в Свердловск. Здесь Флориан Доброчивер начал работать в Горсовете техническим руководителем Сибиро-Свердловского промкомбанка. Но в 1938 году Флориан был арестован и приговорен к десяти годам исправительно-трудовых лагерей, а через год — скончался. К тому времени у Шарлотты и Флориана росли двое детей, Генрих и София.

Страшное горе и предательство со стороны новой родины не сломили Шарлотту: надо было выживать, растить сына и дочь, и в 1939 году Шарлотта Генриховна начала преподавать немецкий язык в Уральском индустриальном институте. Жила она в коммунальной квартире в доме на Хохрякова, 19. Ее часто навещали подруги: почти все они были немками, мужья которых тоже были арестованы. «Подозрительные» гости Шарлотты, общая высокая тревожность и истерическая шпиономания накануне войны сделали свое дело: две соседки по коммунальной квартире написали донос, и 25 октября 1941 года Шарлотта Генриховна была арестована. Сама она так вспоминала обстановку, царившую в то время в городе: «Здесь, в Свердловске, посадили всех немцев. Я такая беспокойная, жду каждую ночь, когда меня возьмут. У нас на кафедре работает одна преподавательница — немка, так она принесла все свои документы и денег пять тысяч рублей в университет и спрятала их в библиотеке, она боится, что ее на днях возьмут. Потом она все документы и деньги принесла на квартиру мне».

В феврале 1942 года, после пяти месяцев заключения, Шарлотте Генриховне объявили, что она заочно осуждена на десять лет лагерных работ. Обвинили ее в «антисоветской агитации». Десять лет Шарлотта Генриховна работала в лагерях Северного Урала. Она была освобождена 1 августа 1951 года — на три месяца раньше срока (за «хорошую работу»). Эти страшные десять лет превратили Шарлотту Генриховну в больного человека, работать она больше не смогла и жила у дочери в Карпинске.

В 1956 году Шарлотта Генриховна написала обращение, в котором попросила пересмотреть ее дело. Отметим, что первую попытку добиться пересмотра дела предприняла ее дочь София в 1947 году, но получила отказ. Вторая попытка принесла плоды. В процессе пересмотра дела на повторный допрос были вызваны соседки Шарлотты Генриховны по коммунальной квартире, написавшие лживый донос. Их жестоко-циничные объяснения есть в следственном деле: «Никаких конкретных фактов антисоветской деятельности я не знаю, о чем сказано в моем заявлении. У меня было просто подозрение, что она немка по национальности и могла быть антисоветски настроена. Заявление на нее я подала вскоре после начала войны. Это был очень напряженный момент в жизни нашего государства, и я решила сообщить в НКВД на нее. Это я сделала по собственной инициативе». Вторая доносчица добавила, что поддержала инициативу соседки по следующей причине: «С гражданкой Доброчивер у нас на кухне часто были ссоры из-за электроэнергии, из-за самовара, который она не разрешала ставить».

В октябре 1956 года следствие заключило, что обвинение было основано только на показаниях свидетелей, никаких иных свидетельств «антисоветской деятельности» не имеется. Кроме того, повторно опрошенные в 1956 году свидетели подтвердили, что при допросе в 1941 году они не давали некоторых показаний, но информация была дописана следователем, а они подписали эти «показания».

Вот так «просто подозрение» и ссора из-за самовара сломали человеческую жизнь: десять лет каторжного труда, разлука с детьми, подорванное здоровье…

Шарлотта Генриховна Доброчивер была полностью реабилитирована.

Алексей Богданов родился 2 марта 1902 года в селе Владикарс Карской области Российской Империи (сейчас — Кумбетли, Турция) в семье сельского кузнеца. Начальное образование получил в сельской школе и до 1917 года помогал отцу в кузнице.

В 1918 году по условиям Брестского договора Карс был присоединен к Турции, и семья Богдановых была вынуждена переехать в Георгиевск (на Северный Кавказ), где Алексей Константинович работал в Артиллерийских мастерских.

В 1919 году семья вернулась в Карс, но в 1920-м город снова заняли турецкие войска и Алексей Богданов был арестован за распространение революционной литературы и связь с Советской военной миссией. После трех месяцев заключения Богданов был выслан турецкими властями в СССР как неблагонадежный. В том же 1920 году семья Богдановых переехала в Тифлис (Тбилиси, Грузия). Алексей Константинович устроился работать в автомастерские слесарем-шофером. В 1922 году поступил на рабфак.

Спустя два года, в 1924-м, Алексей Богданов был командирован Заккрайкомом ВКП(б) на учебу в Москву в Институт народного хозяйства имени Плеханова на электропромышленный факультет, который окончил в феврале 1930 года. В этот период электропромышленный факультет был объединен с электротехническим факультетом Московского высшего технического училища (МВТУ). На базе этих двух факультетов был создан Московский энергетический институт (МЭИ), при котором Богданова оставили учиться в качестве аспиранта.

В июле 1931 года Алексей Богданов был командирован в США для продолжения учебы; он поступил на электротехнический факультет Корнеллского университета — одного из крупнейших вузов Северной Америки, расположенного в городе Итака штата Нью-Йорк. В 1933 году Богданов вернулся в Москву и Народным комиссариатом тяжелой промышленности СССР был назначен инженером группы расчетов устойчивости параллельной работы станции сектора электросетей Теплопроекта столицы.

В сентябре 1934 года Алексей Константинович выступил с инициативой своего перевода на педагогическую работу в один из вузов Урала. Богданова направили в Свердловск в Уральский индустриальный институт имени С.М. Кирова на должность заведующего кафедрой электрических сетей и систем энергетического факультета. Также Богданов был постоянным консультантом «Уралэнерго» по вопросам систем и устойчивости.

По воспоминаниям университетских коллег, Алексею Константиновичу удалось хорошо организовать работу кафедры, применяя в своей практической работе знания и опыт, приобретенные за границей. Энергофак Уральского индустриального института выступил с ходатайством о присвоении Богданову ученой степени кандидата наук, но Алексея Константиновича арестовали. Он был арестован 17 февраля 1938 года как активный участник контрреволюционной шпионско-диверсионной организации и польский шпион.

Во время допросов его обвиняли в том, что еще в 1919-1920 годах он был завербован в Турции для провокационной деятельности, нелегально прибыл в 1920 году на территорию СССР и с 1934 года стал сотрудничать с резидентом польской разведки. В обвинительном заключении указывалось, что в период 1935-1937 годов Богдановым был создан ряд диверсионных шпионских групп на особо важных объектах Урала для проведения разрушительно-диверсионных актов.

15 августа 1938 Алексей Константинович Богданов был признан виновным и приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор был приведен в исполнение через месяц — 16 сентября 1938 года.

Через 20 лет в 1957 году по заявлению вдовы Богданова Марии Яковлевны Сандомирской было проведено дополнительное расследование, во время которого удалось установить, что Алексей Константинович был осужден необоснованно. В феврале 1958 года уголовное дело в отношении уральского ученого было прекращено и отменено за отсутствием состава преступления.

Альфред Гинце родился в 1890 году в Риге, в семье немецкого рабочего. Закончил четырехклассное училище.

В 1914 году с началом Первой мировой войны был призван на фронт, служил рядовым и писарем. Сразу после окончания Первой мировой войны и подписания Брестского мира (с апреля 1918 года) Альфред Гинце проживал в Петрограде, где добровольно вступил в ряды Красной армии и принял участие в Гражданской войне рядовым 6-го Латышского коммунистического полка Латышской дивизии.

В 1921 году Латышская дивизия была расформирована, и, демобилизовавшись, Альфред Иванович поступил на службу в отделение районной транспортной чрезвычайной комиссии Московско-Курской железной дороги в Орле.

Из показаний самого Альфреда Ивановича известно, что в 1921 году он хотел вернуться в Латвию, где не был уже шесть лет. Латышскую дивизию расформировывали в городе Николаеве на Украине. Оттуда эшелоны с военными двигались в Москву, где располагался пересыльный пункт в Латвию. По пути в Москву Гинце остановился в Орле, решил подзаработать и затем продолжить путь в Латвию. Он пришел на прием к руководителю ОртЧК (отделение районной транспортной чрезвычайной комиссии) в Орле и предъявил ему свои документы о том, что проходил службу в Красной армии и участвовал в Гражданской войне на стороне большевиков. По воспоминаниям Альфреда Ивановича, этого было достаточно, чтобы его приняли на работу в ЧК.

В 1923 году Альфред Гинце был осужден коллегией ОГПУ (Объединенного государственного политического управления) за превышение власти, приговорен к двум годам концлагерей и отправлен на принудительные работы в Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН).

После досрочного освобождения Альфред Гинце с 1924 по 1925 годы проживал в деревне Омут (сейчас — Волжский микрорайон Рыбинска Ярославской области) в семье жены.

Весной 1925 года Альфред Иванович с семьей переехал в Свердловск по приглашению своей сестры и устроился на работу в учебные мастерские Уральского индустриального института, где проработал механиком 12 лет.

29 декабря 1937 года Альфред Иванович Гинце был арестован по обвинению в причастности к разведывательным органам одного из иностранных государств.

На допросах Гинце было предъявлено обвинение в том, что он является агентом латвийской разведки: якобы еще в 1921 году он был завербован резидентом для шпионской и диверсионной работы на территории СССР. Для осуществления заданий он и остался в стране, а не выехал на родину. В 1925 году Гинце был переброшен на Урал, где создал ряд шпионско-диверсионных групп на промышленных предприятиях региона. В Свердловске Гинце связался с руководящими участниками латвийской националистической организации и в дальнейшем руководил их шпионско-диверсионной деятельностью. По заданию организовал в Надеждинском (ныне — Серовском) районе Свердловской области среди кулаков спецссылок контрреволюционные повстанческие группы.

7 февраля 1938 года Альфред Иванович Гинце был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. Расстрелян 2 марта 1938 года.

В 1956 году Альфред Иванович Гинце был посмертно реабилитирован. Дополнительной проверкой было установлено, что его обвинения основывались на показаниях, полученных на следствии от самого Гинце в результате незаконных приемов следствия в отношении арестованного. Каких-либо других материалов, устанавливающих виновность Гинце, в деле не имеется. В Свердловской области не было «антисоветской латышской организации».

Стефан Захаров родился 29 декабря 1920 года в Калуге, в семье Антона Константиновича и Веры Нестеровны Захаровых. Родители будущего писателя познакомились в Петербурге, где учились. Когда Стефану был год, семья переехала в Екатеринбург. Антон Константинович руководил восстановлением железнодорожных мостов, разрушенных в годы Гражданской войны.

Литературные способности маленького Стефана проявились еще во время учебы в школе: он сочинял тексты песен и пьесы, занимался в драмкружке. В 1939 году Стефан поступил на историко-филологический факультет Уральского государственного университета.

История, ставшая основой для уголовного преследования, началась осенью 1939 года. Бывшие одноклассники и участники школьного драмкружка, а теперь — студенты уральских вузов, организовали литературный кружок, где планировали читать свои произведения, делать доклады, обсуждать и критиковать прочитанное. На квартире учителя литературы и руководителя театрального кружка Льва Васильевича Хвостенко состоялось семь или восемь собраний. О существовании кружка не знал никто, кроме участников и их родителей. На первом же собрании прозвучало предложение уведомить местное отделение Союза советских писателей о кружке, чтобы «не могли что-либо подумать про наши собрания, чтобы не обвинили нас в нелегальности и не преследовали бы». Но от этой мысли студенты отказались, решив, что «подумать же о нас ничего плохого не могут, ибо мы тут ничем плохим не занимаемся».

К несчастью, подумали.

Информацию о «подозрительных собраниях» студентов органы НКВД получили летом 1940 года, тогда же они завербовали одного из участников кружка, который и написал донос на своих товарищей. В конце октября 1940 года Стефан Захаров и двое его друзей — Сергей Запретилин и Валерий Кочнев — были арестованы. Всех их обвинили в том, что они участвовали в «нелегальном» литературном кружке, «на сборищах которого пропагандировали антисоветские идеи». Во время следствия специальная комиссия провела литературную экспертизу сочинений молодых людей и сделала заключение об «упадническом характере» произведений, подражании Есенину и Блоку, чье творчество в тридцатые и сороковые годы считалось «классово чуждым». Произведения Захарова были охарактеризованы как «идеологически не выдержанные»: «В них очерняется советская действительность. Занимался клеветой на существующий строй». Кроме этого, Стефан Захаров был обвинен в антисоветских высказываниях, направленных на дискредитацию руководства ВКП(б) и советского правительства.

На допросах студент пытался доказать, что его высказывания не были направлены на дискредитацию правительства, а «просто выражали его мнение». Например, он был недоволен запретом книги Джона Рида «10 дней, которые потрясли мир». Во время допросов Стефан и его товарищи своей вины не признавали, а их родители не теряли надежды и боролись за освобождение сыновей. По воспоминаниям родных, мать Стефана — бывшая гимназистка и сестра милосердия — на свидании в тюрьме «сидела на краешке стула с ровной спиной и успокаивала сына: "Стива, не волнуйся! Мы все за вас хлопочем! Я вот тебе все теплое принесла"». Оказывается, мать уже знала, что Стефана с товарищами переводят в Нижне-Туринскую тюрьму.

Стефан Захаров вспоминал: «Где-то в начале августа 1941 года в Нижнюю Туру пришла бумага. В ней даже не указывалось никакой статьи, по которой нас обвиняли. Просто говорилось о какой-то контрреволюционной деятельности. А в конце бумаги: что нас отпускают на все четыре стороны. Со справками, полученными в Нижней Туре, мы явились в Свердловское управление НКВД, получили изъятые при аресте и обыске документы и фотографии».

Трое свердловских студентов были освобождены летом 1941 года (суд засчитал им в срок отбытия наказания время нахождения под арестом). По мнению родных Стефана Антоновича, это произошло из-за начала войны и того, что кто-то из крупных чинов НКВД решил, что молодым парням лучше идти защищать Родину. В деле есть упоминание, что нужно принять во внимание возраст обвиняемых — двадцать лет.

Вскоре после освобождения Стефана Захарова призвали на фронт. Вот что о том времени вспоминает племянница Стефана Антоновича, Елена Викторовна Захарова: «Бабушка дважды получала на дядю похоронки, но он оказывался живым, просто [погибала] та рота или полк, в котором он вызывал огонь на себя, но дядя (1,93 роста) под горой трупов оказывался выжившим. А потом случилось еще более страшное... В состоянии глубокой контузии он попал в плен, прошел несколько концлагерей. Когда нацисты его спрашивали: "Кто командир? Кто коммунист?", он показывал на голову и говорил: "Я ничего не помню, не видите, что ли?". Допросы на Ленина, 17 его научили: начальству лучше, когда оно думает, что допрашиваемый глупее его. В концлагере Маутхаузен он участвовал в лагерном подполье, которое готовило массовый побег. Но попытка не удалась. Наступали американцы. Фашисты заметали следы. Крематории были переполнены. Дядю и еще нескольких человек повели на расстрел. Тут приземлились американские самолеты и немцы разбежались. Американцы предложили освобожденным на выбор — уходить с ними или своим ходом добираться домой, а так как они захватили все протоколы допросов, то связались с нашим командованием и сказали моему дяде, что на Родине он фильтрации проходить не будет. Вот и пошел этот двадцатичетырехлетний паренек через всю Европу пешком. По пути еще повоевал в партизанском отряде в Северной Италии под кличкой Высокий».

Вернувшись в Свердловск, Стефан Антонович окончил филологический факультет УрГУ. Десять лет преподавал в школе №40 литературу, вел драматический кружок. Его учениками и воспитанниками были будущие кинорежиссеры Усков и Краснопольский. В 1958 году Стефана пригласили на должность ответственного секретаря редакции вновь организованного журнала «Уральский следопыт». А еще через десять лет, в 1968 году, Стефан Антонович стал ответственным секретарем журнала «Урал». Эту должность он занимал до 1990 года. Стефан Антонович — автор более десяти книг.

Дочь писателя, Ольга Стефановна Преображенская, вспоминает, что в семье с ней никогда не разговаривали на тему ареста отца. И только в 1990 году в нескольких номерах журнала «Урал» была напечатана документальная повесть Захарова «Подданные короля ресторанов, или Дети особого совещания». Прочитав ее, взрослая дочь Стефана Антоновича узнала, что случилось с отцом незадолго до войны: «Я спрашивала папу, как же так, что не знала про это? Отец отвечал, что таких историй было немало, попадали многие в водоворот того тяжелого времени. Вот и все».

В своей повести Стефан Антонович называет имя провокатора из числа бывших друзей, хотя фамилии следователей изменил. Он объяснял это тем, что не знает дальнейшей судьбы следователей: кто-то мог погибнуть на фронте, кто-то сам попал под репрессии. А провокатору не смог простить предательство дружбы. Этот человек в итоге повесился у себя на кухне.

Стефан Антонович Захаров и его друзья, проходившие по этому делу — Сергей Архипович Запретилин и Валерий Константинович Кочнев — были полностью реабилитированы.

Стефан Антонович Захаров скончался в 1995 году в возрасте 75 лет.

18 августа 1930 года в одной из свердловских газет появилась статья: советская милиция раскрыла «крупную» спекулятивную сеть. Состояла эта сеть из пяти немолодых женщин, которых в газете клеймили «неунывающими паразитами», «классовыми врагами», «вредительницами» и обвиняли в подрыве едва ли не всего товарооборота Свердловска… Все пять женщин были бывшими монахинями Ново-Тихвинского женского монастыря. В 1920 году монастырь закрыли. Около двухсот насельниц остались в Свердловске, проживая группами по несколько человек: сообща было легче выжить. Так же сделали и пять женщин, сплотившиеся вокруг бывшей игуменьи монастыря, 80-летней Хионии Федоровны Беляевой. Они купили дом на 2-ой Загородной улице (современная улица Фрунзе) и стали жить вместе. «Церковный женский колхозик» и «божественная пятерка» — так называли их потом циничные газетчики.

Жизнь маленькой общины была подчинена строгому распорядку. Хиония Федоровна и Таисия Денисовна Данилова вели хозяйство, остальные работали. Их общий заработок составлял около ста рублей в месяц. Варвара Тимофеевна Ивонина и Елизавета Меркурьевна Волкова работали уборщицами в Уральском политехническом институте, а Ксения Яковлевна Харькова была чернорабочей в одной из производственных артелей города.

А вот как описали это в той газетной статье: «Этот "трудовой элемент" содержал на своем иждивении двух стариц: Хионию Беляеву, бывшую игуменью монастыря, женщину богатого купеческого помета, и Таисию Данилову — женщину княжеского помета».

На самом же деле все женщины были родом из крестьянских семей (о чем говорится в следственном деле). Однако газета безо всякого стеснения опубликовала заведомую ложь — для разжигания читательской ненависти к «классовым врагам». Досталось в статье и Уральскому политехническому институту, обвиненному в «потере бдительности»: «Группка паразитов и вредителей выловлена. Еще урок: в УПИ нечисто. Принять на работу монашек и не раскусить их в течение ряда лет, это немного слишком, тем более, что не раскусить монашек можно было лишь при особом на это желании. Странно! Подозрительно! Еще урок: выдать монашке Ивониной членский билет профсоюза работников просвещения и не отобрать его до сих пор, это не к чести союза, которому надлежит заботиться о том, чтобы в его ряды не проникал чуждый элемент. Наконец: как волка не корми, он в лес смотрит. Враг остается врагом».

В своем доме бывшие монахини устраивали молебны, на которые приглашали и горожан. Трое из них написали донос в ОГПУ. Однако причиной ареста и последующего наказания стали вовсе не религиозные обряды, а церковные ценности и предметы культа, которые женщины укрывали у себя десять лет. В описи вещей, обнаруженных при обыске в августе 1930 года, значатся, например: «Бронзовая медаль "Трехсотлетие дома Романовых", крест нагрудный золоченый, образки желтого металла, кольца серебряные с религиозными надписями, четки черного дерева, яйцо пасхальное стеклянное». На допросе женщины не скрывали, что все эти вещи они забрали, когда уходили из монастыря. Скорее всего, они надеялись, что «новая власть пройдет», — и вещи вернутся в монастырь.

Судьба монастырских вещей, изъятых при обыске, решалась в Москве. В деле есть выписка из протокола заседания Президиума ЦИК СССР от 23 октября 1930 года за подписью соратника Сталина — Авеля Енукидзе (который, кстати, в итоге тоже был расстрелян). В протоколе указано, что изъятые вещи следует реализовать через соответствующие госорганы, а вырученные деньги выслать в финотдел ОГПУ.

Хранение и несдача государству драгоценностей были только одним из обвинений. При обыске в доме обнаружили запасы муки и сахара, и тут же появилось второе обвинение — в том, что скупкой продуктов бывшие монахини якобы создавали товарный дефицит в городе. Женщины объясняли, что продукты закупали впрок, на черный день, видя очереди в магазины (тогда шел второй год коллективизации, крестьянские хозяйства уничтожались и жители сел и деревень массово уезжали в города). А серебряные и медные монеты женщины копили потому, что не доверяли бумажным деньгам, которые в случае кризиса могут обесцениться.

Однако их доводы и объяснения следствие не интересовали, и 8 сентября 1930 года пять бывших монахинь Ново-Тихвинского монастыря были обвинены в следующих «преступлениях»: «Под видом моления у себя в квартире, на протяжении нескольких лет занимались контрреволюционной деятельностью, проводя антисоветскую агитацию среди отсталого населения»; «занимались систематической скупкой и выкачиванием дефицитных товаров»; «занимались сбором и выкачиванием с рынка серебряной разменной монеты и не выпускали ее в обращение». Все пятеро были приговорены к трехлетней ссылке в Казахстан. Их дальнейшая судьба неизвестна. Известно только, что они были полностью реабилитированы в 1989 году.

Личность последней настоятельницы Ново-Тихвинского женского монастыря Хионии Федоровны Беляевой сегодня мало кому известна. Дело в том, что Хиония пробыла на этом посту всего год (с 1919 по 1920 годы), а ее судьба после 1930 года неизвестна. В книге «Жития святых Екатеринбургской епархии» Хионии Беляевой отведено всего несколько строчек, а ее предшественнице — Магдалине Досмановой — 50 страниц. Возможно, что опубликованная ниже групповая фотография членов женской монашеской общины — единственное, что осталось в память о них.

Итак, Томск, 1937 год. К Маргарите Сергеевне Буркиной приходит незнакомец. Он приносит записку и объясняет, что нашел ее возле вокзала: переходя железнодорожные пути, заметил бумажный комок, поднял и развернул. Внутри был камень, чтобы записку не унесло ветром. А на самой записке был указан адрес Маргариты Сергеевны. Сама же записка — несколько неровных строчек, явно написанных второпях: «Нас везут дальше. Видимо, больше не увидимся. Прости». Маргарита Сергеевна сразу же поняла, что записку написал ее бывший муж и отец ее сына Сережи, Константин Кинсдфатер. Она уничтожила записку — хранить ее было очень опасно, однако прекрасно осознавала, что означали эти слова: Константина арестовали и отправили в лагерь.

Константин Филиппович Кинсдфатер родился 18 ноября 1899 года в Томске, в семье поволжских немцев, перебравшихся в город несколько лет назад. Его отец работал кладовщиком на мельнице. В 1919 году Константин Филиппович поступил на юридический факультет Томского государственного университета. Одновременно работал делопроизводителем в различных учреждениях города.

С Маргаритой Буркиной он познакомился в университете. В 1926 году после того, как Маргарита забеременела, они поженились. У пары родился сын Сергей, однако через несколько месяцев супруги расстались. Вскоре Константин уехал в Москву, куда его давно звала сводная сестра, занимавшая высокую должность по партийной линии в Кремле. Больше Буркина и Кинсдфатер не виделись, и в 1928 году она снова вышла замуж. Только через девять лет она получит от Константина весточку, оказавшуюся последней — ту самую записку со словами: «Нас везут дальше. Видимо, больше не увидимся. Прости».

В 1934 году Константина, жившего в Москве, пригласили занять должность секретаря учебной части в Уральском индустриальном институте. Однако на новом месте он успел проработать только три года: весной 1937 года на нескольких сотрудников Уральского индустриального института было заведено уголовное дело, в их числе оказался и 37-летний Константин Филиппович Киндсфатер. Также были арестованы Илья Ефимович Жарковский, заместитель директора института, и Александр Федорович Иванов, юрисконсульт. Все они были приезжими: Иванов и Киндсфатер — из Томска, Жарковский — из Ленинграда. Поводом для ареста и уголовного преследования стал донос коллеги, сообщившей в Управление НКВД по Свердловской области, что Иванов, Жарковский и Киндсфатер проводят среди работников института «антисоветскую троцкистскую пропаганду, высказывают контрреволюционную клевету на партию и правительство». Никто из них троих не признал себя виновным. Однако в деле появились явно вымышленные показания других сотрудников института, а также студентов.

Находясь в тюрьме, Константин Филиппович объявил голодовку в знак протеста. Но это не помогло, и 21 августа 1937 года постановлением Особого совещания НКВД СССР А.Ф. Иванов, Е.Ф. Жарковский и К.Ф. Киндсфатер были приговорены к пяти годам заключения и отправлены во Владивосток, на пересыльный пункт Севвостлага НКВД, откуда их должны были перевезти на Колыму.

Константин Филиппович Киндсфатер скончался в лагере от туберкулеза. Родным не известны ни точная дата его смерти, ни место захоронения. Все попытки выяснить хоть что-то были тщетными. Александр Иванович Иванов тоже не дожил до освобождения. На свободу в 1942 году вышел только Илья Ефимович Жарковский.

В 1957 году он начинает добиваться полной реабилитации себя и своих коллег. В декабре 1957 года постановлением Президиума Свердловского областного суда решение Особого совещания при НКВД СССР от 21 августа 1937 года было отменено за отсутствием состава преступления. Константин Филиппович Киндсфатер, Илья Ефимович Жарковский и Александр Федорович Иванов были полностью реабилитированы.

Сергей, единственный сын К.Ф. Киндсфатера, в 1942 году окончил школу с золотой медалью и был призван в армию. Победу встретил в Вене. Вернувшись домой, Сергей Константинович окончил Томский университет и много лет преподавал в нем экономическую географию, а также вел научно-исследовательскую работу. Он женился, у него родилось пятеро детей.

Маргарита Сергеевна Буркина и Юлий Сергеевич Буркин, внуки Константина Филипповича Киндсфатера, оказали неоценимую помощь, предоставив часть материала для этого текста, за что мы выражаем им глубокую признательность. Маргарита Сергеевна — режиссер студенческого театра Сибирского государственного медицинского университета. Юлий Сергеевич Буркин — писатель-фантаст, поэт, журналист и музыкант.